Борьба за жизнь: выживание детей в концлагерях krezova wrote in May 18th, 2015
Вторая Мировая Война унесла жизни миллионов людей. Нацисты не пощадили никого: женщины, старики, дети... Такой страшный и безысходный Голод в блокадном Ленинграде. Постоянный Страх. За себя, за близких, за будущее, которого может и не быть. Никогда. То, что пережили свидетели и участники кровавой мясорубки, устроенной Третьим Рейхом, не дано пережить никому и никогда больше.
Множество детей оказались вместе со взрослыми в концлагерях, где были наиболее уязвимыми для творимых фашистами зверств. Как они выжили? В каких условиях находились? Это их история.
Детский лагерь Саласпилс –
Кто увидел, не забудет.
В мире нет страшней могил,
Здесь когда-то лагерь был –
Лагерь смерти Саласпилс.
Захлебнулся детский крик
И растаял словно эхо,
Горе скорбной тишиной
Проплывает над Землей,
Над тобой и надо мной.
На гранитную плиту
Положи свою конфету...
Он как ты ребенком был,
Как и ты он их любил,
Саласпилс его убил.
Детей увозили вместе с родителями – кого в концентрационные лагеря, кого на принудительные работы в Прибалтику, Польшу, Германию или Австрию. Фашисты пригнали в концлагеря тысячи детей. Оторванные от родителей, испытывая все ужасы концлагерей, большинство из них погибло в газовых камерах. Это были еврейские дети, дети расстрелянных партизан, дети убитых советских партийных и государственных работников.
Но, например, антифашистам концлагеря Бухенвальд удалось поместить многих детей в отдельном бараке. Солидарность взрослых защищала детей от самых ужасных издевательств, чинившихся бандитами-эсэсовцами, и от отправки на ликвидацию. Благодаря этому 904 ребенка смогли выжить в концлагере Бухенвальд.
У фашизма нет возрастного ценза. На всех ставились ужаснейшие опыта, все подвергались расстрелу и сожжению в газовой печи. Был отдельный концентрационный лагерь для детей-доноров. У детей забирали кровь для нацистских солдат. Большинство ребят умирало из-за истощения или нехватки крови. Установить точное количество убитых детей невозможно.
Первые дети-заключенные попали в фашистские лагеря уже в 1939 году. Это были дети цыган, которые вместе с матерями прибыли транспортом из австрийской земли Бургенланд. С детьми в лагерь бросали и еврейских матерей. После начала второй мировой войны матери с детьми прибывали из стран, подвергшихся фашистской оккупации, - сначала из Польши, Австрии и Чехословакии, потом – из Голландии, Бельгии, Франции и Югославии. Часто мать умирала, и ребенок оставался один. Чтобы избавиться от лишенных матерей детей, их транспортом отсылали в Бернбург или Освенцим. Там их уничтожали в газовых камерах.
Очень часто банды СС при захвате какой-нибудь деревни убивали большинство людей на месте, а детей отправляли в "детские приюты", где их все равно уничтожали.
Что я нашла на одном сайте, посвященном событиям Второй Мировой Войны:
"Плакать детям запрещалось, а смеяться они разучились. Для детей не было ни одежды, ни обуви. Одежда заключенных была для них слишком велика, но ее не разрешалось переделывать. Дети в этой одежде выглядели особенно жалкими. Не по размеру огромные деревянные башмаки они постоянно теряли, за что также следовало наказание.
Если осиротевшее маленькое существо привязывалось к какой-нибудь узнице, она считала себя его лагерной матерью – заботилась о нем, воспитывала его и защищала. Их отношения были не менее сердечные, чем между родными матерью и ребенком. И если ребенка посылали на смерть в газовую камеру, то отчаяние его лагерной матери, сохранившей ему жизнь своими жертвами и лишениями, не знало границ. Ведь многих женщин и матерей поддерживало именно сознание, что они должны заботиться о ребенке. И когда их лишали ребенка - лишали смысла жизни.
Все женщины блока чувствовали себя ответственными за детей. Днем, когда родные и лагерные матери были на работе, за детьми присматривали дежурные. А дети охотно помогали им. Как велика была радость ребенка, когда ему позволяли «помочь» принести хлеб! Игрушки детям были запрещены. Но как мало нужно ребенку для игры! Его игрушками были пуговицы, камешки, пустые спичечные коробки, цветные ниточки, катушки из-под ниток. Оструганный кусок дерева был особенно дорог. Но все игрушки нужно было прятать, ребенок мог играть лишь тайком, иначе надзирательница отбирала даже эти примитивные игрушки.
В своих играх дети подражают миру взрослых. Сегодня они играют в «дочки-матери», в «детский сад», в «школу». Дети войны тоже играли, но в их играх было то, что они видели в окружавшем их страшном мире взрослых: селекция для газовых камер или стояние на аппеле, смерть. Как только их предупреждали, что идет надзирательница, они прятали игрушки в карманы и убегали в свой угол.
Детей школьного возраста тайно обучали чтению, письму и арифметике. Учебников, конечно, не было, но узницы и тут находили выход. Из картона или оберточной бумага, которая выбрасывалась при выдаче посылок, вырезали буквы и цифры, сшивали тетради. Лишенные всякого общения с внешним миром, дети не имели представления о самых простых вещах. При обучении нужно было проявлять большое терпение. По вырезанным картинкам из иллюстрированных журналов, которые изредка попадали в лагерь с вновь прибывшими и отбирались у них при поступлении, объясняли им, что такое трамвай, город, горы или море. Дети были понятливы и учились с большим интересом."
Тяжелее всего приходилось подросткам. Они помнили мирное время, счастливую жизнь в семье.... Девочек в 12 лет забирали работать на производство, где они умирали от туберкулеза и истощения. Мальчиков забирали еще до двенадцатилетняя.
Вот воспоминание одного из узников Освенцима, которому пришлось работать в зондеркоманде: «Среди бела дня к нам на площадь привели шестьсот еврейских мальчиков в возрасте от двенадцати до восемнадцати лет. На них были длинные, очень тонкие арестантские робы и башмаки на деревянной подошве. Начальник лагеря приказал им раздеться. Дети заметили валящий из трубы дым и сразу поняли, что их собираются убить. В ужасе они начали бегать по площади и от безысходности рвать на себе волосы. Многие рыдали и звали на помощь.
Наконец, подавленные страхом, они разделись. Голые и босые, они жались друг к другу, чтобы избежать ударов охранников. Один смельчак подошел к стоявшему рядом начальнику лагеря и попросил сохранить ему жизнь – он был готов выполнять любую самую тяжелую работу. Ответом ему был удар дубинкой по голове.
Некоторые мальчики подбегали к евреям из зондеркоманды, бросались к ним на шею, умоляли о спасении. Другие нагишом разбегались в разные стороны в поисках выхода. Начальник подозвал еще одного эсэсовского охранника, вооруженного дубинкой.
Звонкие мальчишеские голоса становились все громче и громче, пока не слились в один жуткий вой, который, наверное, был слышен далеко вокруг. Мы стояли буквально парализованные этими воплями и рыданиями. А на лицах эсэсовцев блуждали самодовольные улыбки. С видом победителей, не выказывая ни малейших признаков сострадания, они загоняли мальчишек в бункер страшными ударами дубинок.
Многие дети все еще носились по площади в отчаянной попытке сбежать. Эсэсовцы, раздавая удары направо и налево, гонялись за ними до тех пор, пока не заставили последнего мальчика войти в бункер. Надо было видеть их радость! Неужели у них нет собственных детей?»
Дети без детства. Несчастные жертвы губительной войны. Помните об этих мальчиках и девочках, они также подарили нам жизнь и будущее, как и все пострадавшие во Второй Мировой. Просто помните.
Ева Кларк родилась в Маутхаузене в телеге полной вшей и больных тифом. Через шесть часов после ее появления на свет Гитлер и Ева Браун покончили жизнь самоубийством. Советские войска уже были в Берлине, а к одному из самых страшных нацистских лагерей смерти, подходили американские войска. Этот «чудо ребенок» был одним из трех детей, кому удалось родиться и выжить в Маутхаузене.
Хана, Ева и Марк родились в концентрационных лагерях и каким-то невероятным чудом остались живы. Они познакомились совсем недавно и вот уже пять лет считают себя родственниками. О невероятной истории их жизней написала в книге «Рожденные, чтобы выжить» известный журналист и писательница Уэнди Холден.
5 мая 1945 года солдаты 11-й дивизии армии США вошли на территорию австрийского концентрационного лагеря Маутхаузен. Среди десятков тысяч живых скелетов они нашли трех грудных младенцев.
Молодые матери даже не знали о существовании друг друга, а их дети считают себя родственниками. Месяц назад они отметили семидесятый день рождения. Взявшись за руки, Эва Кларк, Хана и Марк Ольски вошли в ворота Маутхаузена. Они приехали в Австрию вместе чтобы отметить 70-ю годовщину освобождения этого страшного концлагеря.
«Они – моя семья,- уверенно говорит Ева Кларк.- Несколько лет назад у меня появилась сестра и брат».
Ева родилась в телеге рядом с воротами Маутхаузена в окружении больных, истощенных и полуживых людей. Она появилась на свет 29 апреля 1945 года, через считанные часы после того, как ее мать Анку привезли в лагерь. Они остались живы только благодаря тому, что через несколько дней Маутхаузен освободили американцы. 28 апреля вечером состоялись последние казни в газовой камере. Затем камеру разобрали, а эсэсовцы охранники начали разбегаться, потому что со дня на день в Маутхаузене ждали появления союзников.
Марк Ольски на восемь дней старше Евы Кларк. Он родился на открытой угольной платформе, на которой трех матерей привезли в Маутхаузене. Самой старшей из этой удивительной троицы является Хана Бергер Моран. Она родилась 12 апреля на деревянном полу фабрики в Фрейберге, городке в Саксонии, откуда ее мать Рэйчел отправили в Австрию.
Перед отправкой в Маутхаузен Анка Натанова, Приска Ловенбейнова и Рахиль Фридман, все три еврейки, в 1944 году попали в Освенцим. Там их признали годными к работе, т.е. им сохранили жизнь. «Освидетельствование» они проходили на плацу Освенцима…
«Доброе утро, красавица! Ты беременна?»- спросил Рахиль улыбающийся врач.
Одет он с был иголочки, в наманикюренных руках с аккуратно подстриженными чистыми ногтями держал перчатки из мягкой кожи. На ярком солнце блестели безупречно начищенные сапоги.
Именно на них ли вернее на свое отражение уставилась Рахиль. Она понимала, что должна взять себя в руки, что от ее ответа сейчас будет зависеть судьба не только ее самой, но и ее не родившегося ребенка. Если она ответит: «Да», то их ждет газовая камера.
«Нет»,- ответила Рахиль, смело глядя в улыбающееся лицо доктора.
Она беседовала с известным бесчеловечными опытами над заключенными Ангелом смерти. Так называли врача-садиста Йозефа Менгеле, служившего в войсках СС.
Рахиль была одной из нескольких сотен раздетых догола и обритых узниц Освенцима, стоявших в длинной очереди и ждавших приговора от улыбающегося Менгеле.
Тех, кого он признавал негодными для тяжелой физической работы, отправляли в газовые камеры. На смерть были обречены и беременные женщины.
Конечно, никто из них не признавался в беременности. Охранники во главе с Йозефом Менгеле при малейшем подозрении на беременность сжимали грудь узницам. Хотя бы одна капля молока становилась смертным приговором.
Приска много лет спустя рассказала дочери Хане, которая сейчас живет в Калифорнии и работает на фармацевтической фабрике, что ей очень повезло.
«Я очень хотела родить тебя,- рассказала она,- поэтому я сделала все, чтобы остаться в живых. Ты спасла меня, а я – тебя».
Сразу после американские врачи, лечившие больных узников и, естественно, ухаживавшие за младенцами, предложили Приске поехать с ними в Америку. Она отказалась и вместо Америки поехала в родную Братиславу ждать мужа.
Увы, отец Ханы так же, как отцы Эвы и Марка, не вернулся к жене и ребенку. Все они погибли. Считается, что отец Ханы, к примеру, погиб в январе 1945 года в концлагере.
Приска, учительница по профессии, больше так и не вышла замуж. Позднее она объяснила Хане, что так и не встретила мужчину, похожего на ее отца. Всю оставшуюся жизнь она посвятила дочери.
В детстве, вспоминает Хана, она часто мечтала о том, что отец выжил. Девочка пристально смотрела на каждого высокого мужчину с усами и думала, что он мог бы быть ее отцом.
Впервые в Маутхаузене она побывала в 1960 году вместе с матерью, которая умерла в 2006 году, в возрасте 90 лет.
Приска часто рассказывала дочери, что и у других заключенных рождались дети, но она не знала, что с ними случилось. Пять лет назад, во время празднования 65-й годовщины освобождения концлагеря, Хана познакомилась с двумя ровесниками, которые так же, как она, родились и выжили в Маутхаузене.
Эва Кларк работает в Образовательном фонде «Холокост» и живет в английском Кембридже. Она так же, как Хана, написала в ассоциацию ветеранов 11 дивизии армии США. Сначала списались Эва и Хана, потом они познакомились с Марком, третьим из выживших детей Маутхаузена. По профессии он – врач, живет в Висконсине.
Эва и Хана встретились в Австрии. Они несколько часов просидели в кафе, обмениваясь воспоминаниями, рыдая от горьких воспоминаний и смеясь от радости, что нашли друг друга.
Так же, как Хана, Эва Кларк узнавала свою историю по крупицам. Ее мать Анка была красавицей и умницей и знала шесть языков. В марте 39-го, когда в Прагу вошли немецкие танки, она училась на юрфаке Пражского университета.
Эва родилась совсем крошечной, она весила 1350 граммов. Для того, чтобы она не замерзла, ее завернули в газету. Роды в экстремальных условиях не прошли бесследно. Первые слова она произнесла почти в два года. Правда, к школе наверстала сверстниц в развитии.
После войны Анка вернулась с дочерью в Прагу. В 1948 году она вышла замуж за старого знакомого Карела Бергмана, который работал в Великобритании переводчиком и который, как и она, потерял всю семью. Вскоре после свадьбы они втроем переехали в Кардифф.
Анка была оптимистом, вспоминает Эва. Выжить ей помогла беременность, потому что у нее было ради чего жить. Она умерла два года на 95-м году жизни. Незадолго до смерти ее навестили Хана и Марк. Старая женщина прослезилась и сказала, что считает их своими детьми.
Рахиль, мать Марка, скончалась в феврале 2003 года. Она считала, что он был единственным ребенком, кто уцелел в Маутхаузене.
Рахиль привезли в Освенцим в ноябре 1944 года из Лодзи вместе с тремя сестрами. В 45-м ей было 26 лет. Освобождение она встретила с волосами, белыми, как снег. В течение двух лет она лишилась всех зубов, а также стала ниже на несколько сантиметров.
В 1946 Рахиль вышла замуж за еще одного бывшего узника концлагеря – Сола Ольски. Сол потерял жену и пятилетнего сына.
Сначала Ольски жили в Германии, потом в Израиле и наконец в 58-м переехали в Америку, чтобы Марка не взяли в израильскую армию.
От отца у Марка осталась одна фотография, все фотографии матери пропали в годы войны.
Рахиль оказалась более словоохотливой, чем другие матери Освенцима, но о военном прошлом она предпочитала рассказывать не сыну, а внукам.
Эва, Хана и Марк мечтают встречаться почаще. Увы, живут они на разных континентах. Да и возраст все чаще дает о себе знать. Здоровье уже не такое, как в молодости, но всякий раз, когда у них где-то что-то колет, они вспоминают своих удивительных матерей и, не сговариваясь, утверждают, что все боли сразу куда-то исчезают.
У партнеров
«На текущий момент АПК демонстрирует рентабельность по EBITDA двадцать процентов и выше - например, производство мяса бройлеров дает двадцать процентов, а в растениеводстве и свиноводстве производители получают около тридцати процентов», - говорит первый заместитель председателя правления Россельхозбанка (РСХБ) Ирина ЖачкинаНе обошли стороной и детей. Самые страшные их детские воспоминания связаны с 1941-1943 годами, когда фашисты бесчинствовали на оккупированных территориях: расстреливали мирное население, сжигали в собственных домах и сараях, сгоняли на принудительные работы. Детей увозили вместе с родителями - кого в концентрационные лагеря, кого на принудительные работы в Прибалтику, Польшу, Германию или Австрию. Фашисты пригнали в концлагеря тысячи детей. Оторванные от родителей, испытывая все ужасы концлагерей, большинство из них погибло в газовых камерах.
Фашизм не признавал возрастного различия. Великолепно отлаженная гитлеровская машина уничтожения людей перемалывала всех с одинаковой аккуратностью и беспощадностью: дряхлых стариков, цветущих женщин, новорожденных младенцев. День и ночь дымили крематории бесчисленных лагерей смерти на территории самой Германии и на территориях оккупированных государств.
В годы второй мировой дети оказались самыми незащищенными среди тех, кому пришлось жить на оккупированной территории. Много было жертв в ходе военных действий, во время бомбежек и артиллерийских обстрелов. Сотни тысяч детей с матерями или без них оказались в концентрационных лагерях и в гетто. Детский труд нещадно эксплуатировали на военных объектах третьего рейха, на секретных заводах и полигонах, их использовали для проведения бесчеловечных медицинских экспериментов, брали кровь на нужды Восточного фронта.
На всех оккупированных территориях создавались лагеря смерти, в том числе и для детей. Так, после своего третьего неудавшегося наступления на освобожденные партизанами территории Югославии весной и летом 1942 года немцы с остервенением обрушились на безоружных людей. Массовое уничтожение населения они назвали переселением беженцев из "районов, находящихся под угрозой". Карательные отряды, действовавшие на всей территории Боснии и Герцеговины и Хорватии, арестовывали и угоняли в лагеря не только целые партизанские семьи, но и все население некоторых сел и даже краев.
Только с территории Босанска-Крайны, из района предгорий Козары они отправили в лагеря более 5 тыс. стариков и женщин, но больше всего детей. В концентрационные лагеря был превращен целый ряд небольших городов и сел, расположенных по обе стороны рек Сава и Уна поблизости от лагерей Ясеновац и Стара-Градишка. В результате этого "переселения беженцев" погибли тысячи югославских детей, пострадали тысячи семей.
Из концентрационных лагерей узников "переселяли" группами, как правило, насчитывавшими тысячи людей, в лагеря "ожидания смерти" Уштице, Ябланац, Млака и другие известные места массового уничтожения людей. Оттуда "нежелательные элементы" - женщин и мужчин, больных и немощных стариков - "переселяли" в Ясеновац с целью ликвидации. Остальных же, прежде всего женщин и детей, отправляли в лагерь Стара-Градишка, а с июня 1942 года преимущественно в новый концлагерь для матерей и детей, в так называемый "центр по переселению беженцев" в Сисаке.
Это началось в лагере Стара-Градишка. Отобрав около 70 детей, усташи разместили их на чердаках и в подвалах, лишив их пищи и ухода. Дети заболевали и умирали. При этом усташи оставляли больных детей рядом со здоровыми, мертвых - рядом с живыми. Истощенных и ослабленных детей они затем стали ликвидировать в массовом порядке. Только в течение нескольких месяцев 1942 года в Стара-Градишке было уничтожено более 7 тыс. детей-узников.
В июле в лагерь прибыла немецкая комиссия по набору рабочей силы. Было объявлено, что дети тех матерей, которые добровольно изъявят желание поехать на работу в Германию, будут освобождены из лагеря и переданы до их возвращения под опеку Красного Креста. Для партизанских детей были созданы специальные концентрационные лагеря. Менее чем за месяц в эти лагеря из смешанных лагерей было переселено 10 тыс. детей в возрасте от нескольких дней до 14 лет. В результате и без того измученные дети остались совершенно одни, без матерей и близких, в лагерях, где их ожидала неизбежная смерть. Переселением детей занималась социальная служба усташского правительства, а также Красный Крест, который использовался, как прикрытие с целью успокоить матерей и общественность. Но обман скоро обнаружился, и матери стали отказываться отдавать детей, предпочитая умереть вместе с ними. Тогда усташи стали отнимать детей силой.
В старом замке в селе Горня Риека, в хорватском Загорье, с первых дней оккупации располагался известный лагерь для евреев, преобразованный в июне 1942 года в лагерь для детей. Он получил название "детский дом" и находился под покровительством ведавшего социальной службой усташского министра Ловре Сушича и под управлением фашистской организации "Усташская молодежь". Здесь в помещениях, зараженных сыпным тифом, было размещено 300 партизанских детей, мальчиков в возрасте от 10 до 14 лет, которых доставили тремя партиями - 24 июня, 13 июля и 2 августа 1942 года. К 13 августа 1942 года в "детском доме" умерло 150 детей, а 150 было отправлено в больницы Загреба. Благодаря профессору Камило Бреслеру, которому вместе с группой женщин удалось вовремя вывезти их из "детского дома", было спасено около 100 детей.
В июне 1942 года был создан специальный лагерь для детей в Сисаке, функционировавший и в 1943 году. Он назывался "приютом для детей беженцев", находился под опекой Женского союза усташского движения и должен был служить местом пребывания только для детей, матери которых находились в концентрационном лагере в Сисаке. Однако сюда доставлялись дети и из других лагерей, а также из сел. Лагерю в Сисаке принадлежит особое место среди всех лагерей, так как в нем нашли приют новорожденные, грудные и малолетние дети.
Детский дом, существовавший в Яске еще до войны, использовался до июня 1942 года в качестве концентрационного лагеря. Затем он был расширен и превращен в специальный лагерь для детей. Он функционировал с 11 июля до конца октября 1942 года под названием "сборный пункт для детей беженцев". Управление лагерем находилось в руках монахинь конгрегации св. Винко Паульского. Здесь детей подвергали самым изощренным пыткам, в чем особое рвение проявляли монахини.
САЛАСПИЛС
Освенцим, Дахау, Майданек, Бухенвальд… от этих названий мурашки по коже. В эти концлагеря привозили узников со всей оккупированной Европы для работы на Вермахт, здесь были и взрослые, и дети, и старики. Но были и полностью детские концлагеря, где маленьких узников ей содержали как живые банки крови. Самый знаменитый детский концлагерь - Саласпилс («Куртенгоф») в Латвии.
При питании, состоявшем из 100 граммов хлеба и полутора литров жидкости наподобие супа в день, худые и болезненные дети использовались, как источники крови для нужд немецких госпиталей. Фашисты организовали в лагере «Саласпилс» фабрику детской крови. «Через несколько дней солдаты всех группами выводили из барака и вели через двор в больницу. Там нас выстроили в очередь. Мы не знали, что с нами будут делать. Потом пришел немецкий доктор, большой и сердитый, и другой немец, я не видела, что они делали впереди, но какая-то девочка вдруг стала плакать и кричать, а доктор топал ногами. Мне было очень страшно… подошла моя очередь… доктор воткнул мне в руку иглу и, когда набрал полную стеклянную трубку, отпустил меня и стал брать кровь у моей сестренки Ани… Через день, нас снова повели к врачу и опять брали кровь. Скоро Аня умерла в бараке. У нас все руки были в уколах. Мы все болели, кружилась голова, каждый день умирали мальчики и девочки». (Из рассказа 10-летней узницы лагеря Наташи Лемешонок). Установлено, что за период с конца 1942-го по 1944 г. через Саласпилсский лагерь прошло до 12 тыс. детей. Подавляющее большинство из них подвергались выкачиванию крови. С матерями-узницами в лагере дети находились недолго. Немцы выгоняли всех из бараков и отбирали детей. От горя некоторые матери сходили с ума. … Грудных младенцев и детей до 5 лет помещали в отдельный барак, где они умирали в массовом порядке. Только за один год таким образом погибло более трех тысяч детей.
"…детей, начиная с грудного возраста, держали в отдельных бараках, делали им впрыскивание какой-то жидкости, и после этого дети погибали от поноса. Давали детям отравленную кашу и кофе. От этих экспериментов умирало до 150 человек детей в день" (Свидетель Салиюмс Э. К., бывшая заключенная лагеря).
"Детей грудных и в возрасте до 6 лет помещали в этом лагере в отдельный барак, там они массами умирали и заболевали корью. Больных корью сразу уносили в так называемую больницу лагеря, где сразу купали в воде. От этого дети через 2—3 дня умирали. Они синели, корь шла внутрь организма. Таким путем в Саласпилсском лагере немцами было умерщвлено детей в возрасте до 5 лет более трёх тысяч — это в течение 1942—1943 гг. — с 18 мая 1942 года до 19 мая 1943 года, то есть в течение одного года" (Протокол допроса свидетеля Лаугалайтиса К. А. от 2 ноября 1944 г. Источник: ЦА ФСБ России. Д. Н-18313. Т. 18. Л. 269—272. Цитируется по: Латвия под игом нацизма, c.61).
"…Когда изможденные люди с больными, замученными детьми загонялись за тройную проволочную ограду концентрационного лагеря, для взрослых, но в особенности для беззащитных детей начиналось мучительное существование, насыщенное до предела тяжкими психическими и физическими истязаниями и издевательствами со стороны немцев и их прислужников. Несмотря на зимнюю стужу, привезённых детей голыми и босыми полкилометра гнали в барак, носивший наименование бани, где заставляли их мыться холодной водой. Затем таким же порядком детей, старший из которых не достигал ещё 12-ти-летнего возраста, гнали в другой барак, в котором голыми держали их на холоде по 5-6 суток. Страшный час для детей и матерей в лагере наступает тогда, когда фашисты, выстроив матерей с детьми посреди лагеря, насильно отрывают малюток от несчастных матерей… …Дети, начиная с грудного возраста, содержались немцами отдельно и строго изолированно. Дети в отдельном бараке находились в состоянии маленьких животных, лишённых даже примитивного ухода. За грудными младенцами присматривают 5-8 летние девочки. Грязь, вшивость, вспыхнувшие эпидемии кори, дизентерии, дифтерии приводили к массовой гибели детей. Немецкая охрана ежедневно в больших корзинах выносила из детского барака окоченевшие трупики погибших мучительной смертью детей. Они сбрасывались в выгребные ямы, сжигались за оградой лагеря и частично закапывались в лесу вблизи лагеря. Показания очевидцев раскрывают жуткую действительность детского барака и истинные причины массовой гибели несчастных детей. Массовую беспрерывную смертность детей вызывали те эксперименты, для которых в роли лабораторных животных использовались маленькие мученики Саласпилса. Немецкие врачи — детоубийцы с докторскими дипломами больным детям делают инъекции — впрыскивают разнообразные жидкости, вводят в прямую кишку мочу, заставляют принимать во внутрь разные средства…" (Латвия под игом нацизма. Сборник архивных документов. — Москва: «Европа», 2006. — 344 с. — (Евровосток))
В апреле 1943 года, уже после Сталинградской битвы, лагерные палачи согласились освободить несколько десятков советских детей. Дело было, разумеется, не в том, что изуверская машина уничтожения вдруг устала и начала работать с перебоями... Нет. В том "жесте милосердия" был свой циничный расчет: поскольку доведенные до крайней степени измождения маленькие узники, все равно не могли больше служить донорами, от них решили на время избавиться. Их отдавали на откормку, как скот, чтобы затем снова их кровью снабжать, полевые госпитали вермахта. В один из апрельских дней работниц фарфорового завода взбудоражила весть: в следующее воскресенье в рижский монастырь привезут первую партию саласпилеских детишек.
Валентина Васильевна Пучкова:
- Перед тем как ехать туда, я попросила свою маму нагреть как можно больше воды, чтобы помыть взятого малыша. И вот с сестрой Тамарой 16 апреля 1943 года мы едем в монастырь. Навстречу нам попадались плачущие женщины с детишками на руках. Одно только название. Кости да кожа. Когда мы вошли в помещение, я увидела двух мальчиков: один из них сидел на скамейке, в одних чулочках, другой и сидеть не мог. У меньшего на лице свежая ссадина - видно, зацепили, когда сажали в машину. На шее у каждого картонная бирка и металлический круглый жетон. Раньше такие жетоны в гардеробе выдавали... Кто-то мне сказал: "Валя, слишком слабые ребята, может, подождешь другую машину?". А как я могла ждать другую машину, когда на глазах затухала жизнь? И мы с сестрой взяли детей: я меньшего, Шурика, Тамара - Витю. Оба были без кровинки, руки не держались, висели, животики большие...
Дома померили им температуру - сорок... Страшно было мыть, могли еще больше простудиться. Достали бутылку водки, смешали ее с горячей водой и стали в этом растворе их купать. Шурик не стоял на ногах, он все время падал. Когда его стали раздевать, он закричал: "Не дам, не дам - это мое!" Он думал, что у него отнимают последнюю одежку. Мама говорит мне: "Валя, бери большую подушку, клади его на нее". Я так и сделала. Когда его переодели и положили в постель, только тогда он повернул к нам голову и улыбнулся...
Многих детей тогда погубила слепая любовь. Люди, принявшие малышей, хотели сделать как лучше, поэтому ничего не жалели, отдавали им лучший кусок со стола. И истощенные организмы не выдерживали.
Несмотря на всю заботу, Шурик встал на ноги только год спустя. Зато сколько было для нас радости. "Папа, - говорит он Александру Васильевичу, - гляди как я круто бегаю". Он путал белорусские слова с русскими, муж делал для них игрушки, рассказывал занимательные истории, отвлекал их от воспоминаний о пережитом. Однажды муж сказал: "Вот и тетя Валя идет", на что Шурик возразил: "Нет, это не тетя, это моя мама".
В конце 1943 года и в начале 1944 года немцы начали возвращать детей в концлагерь. К нам домой тоже стали оттуда приносить повестки. Мы с Александром Васильевичем до поры до времени отговаривались: у детей, дескать, плохое здоровье, и мы их отправили жить в деревню. Но однажды пришел категорический приказ в условленный срок доставить детей на пункт сбора. Мы этого, конечно, не сделали, а вскоре, на наше счастье, фашисты начали готовиться к бегству и им было не до нас...
ВЫРИЦА
Те, кто выжил, вспоминали о вырицком концлагере так: «День начинался с криков, с того, что по палатам бежит надзиратель Вера в чёрной форме с широким ремнём, осматривая постель, и кто провинился, того нещадно бьёт плёткой…»; «Мы работали в лесу и на полях с надзирателем, немцем Бруно, он ходил с плёткой и наказывал…»; «Три раза в день нам выдавали турнепсовую похлёбку, заболтанную мукой, иногда с кусочком протухшей конины. У нас, детей, было принято сначала съедать жидкость — это было первое, потом густоту — это было второе, а на третье мы сосали маленький кусочек хлебца, как конфету…»
Под Ленинградом идут бои, взрослые, в том числе и мирное население, гибнут тысячами — сирот становится всё больше и больше… Куда-то надо их определить: во-первых, подальше от глаз людских, а во-вторых, чтобы приносили пользу рейху… У немцев ничего не должно было пропадать даром! Вот, к примеру, вспоминает Елена Семёновна Петрова — её в детский концлагерь не отправили, а сразу вместе с матерью и пятью маленькими братьями повезли в Германию, но перед тем «немецкие солдаты собирали нас и заставляли сидеть вдоль железной дороги, чтобы наши самолёты не бомбили, а партизаны не взрывали железнодорожные составы, в которых немцы подвозили горючее для аэродромов… Бывало, пройдёт один состав — нас запирают в сарае до следующего…». То есть, понимаете: всё идёт в дело! Какая польза от русских многодетных семей? А пусть своими телами прикрывают захватчиков! Какая польза от малолетних сирот? Пусть сдают свою кровь для раненых немцев, пусть работают в поле!..
«Детский дом» — так он проходил по документам, использовался, помимо проживания в нём малолетних доноров также служил местом содержания маленьких рабов для сельхоз работ. Так и жили дети: работа в поле по 12 часов, надзирательская плётка, карцер, еда, которая приносила скорее болезнь, чем сытость…
Александр Рослов:
«У меня кровь не брали, но моя сестра Лена Рослова умерла там, в лазарете. Говорила: «Саша, возьми меня отсюда. У меня уже и крови нет, а они всё берут». На следующий день её не стало…»
Смертность в лагере была огромной — это видно и по меняющемуся ежедневно числу детей: в отчётах их значится то 50, то 42…
Е.Н.Родионова:
«Нас привезли в Вырицу, отобрали от мамы и пускали её только для того, чтобы покормить грудью младшую сестру. Молока не хватало, и сестра вскоре умерла. Её похоронили за оградой лагеря, где к тому времени было уже около 60 детских могилок…»
В конце 1943 года немцы заспешили: нужно было убираться из Вырицы, чтобы не очутиться в «котле». С собой забирали всё ценное, всё ненужное бросали. В лагере ценными посчитали тех детей, что постарше и поздоровей: их вместе с матерями (у кого они были) погнали в Германию; остальных — тех, что помладше и послабей, перевели в новое здание — «детский дом» на углу Коммунальной и Кирова… Зимой Вырицу освободили; первой в посёлок вошла группа разведчиков. Разведчики и обнаружили этот новый «детдом», где в подвале прятались человек тридцать детей — совсем маленьких, едва живых от голода, от болезней, от страха. Их вымыли, накормили — и отправили в настоящий детдом, Шлиссельбургский.
Вырицкий концлагерь не вошёл в список лагерей, составленный в 1945—1946 гг., — наверное, потому, что по документам он числился «детским домом» и «приютом».
Вячеслав Пономарёв
Продолжение следует...
Это надо знать и передавать поколениям, чтобы такого больше никогда не происходило.
Станислава Лещинска, акушерка из Польши, в течение двух лет - до 26 января 1945 года - оставалась в лагере Освенцим и лишь в 1965 году написала этот рапорт. "Из 35 лет работы акушеркой два года я провела как узница женского концентрационного лагеря Освенцим-Бжезинка, продолжая выполнять свой профессиональный долг. Среди огромного количества женщин, доставлявшихся туда, было много беременных.
Функции акушерки я выполняла там поочередно в трех бараках, которые были построены из досок, со множеством щелей, прогрызенных крысами. Внутри барака с обеих сторон возвышались трехэтажные койки. На каждой из них должны были поместиться три или четыре женщины - на грязных соломенных матрасах. Было жестко, потому что солома давно стерлась в пыль, и больные женщины лежали почти на голых досках, к тому же не гладких, а с сучками, натиравшими тело и кости.
Посередине, вдоль барака, тянулась печь, построенная из кирпича, с топками по краям. Она была единственным местом для принятия родов, так как другого сооружения для этой цели не было. Топили печь лишь несколько раз в году. Поэтому донимал холод, мучительный, пронизывающий, особенно зимой, когда с крыши свисали длинные сосульки.
О необходимой для роженицы и ребенка воде я должна была заботиться сама, но для того, чтобы принести одно ведро воды, надо было потратить не меньше двадцати минут. В этих условиях судьба рожениц была плачевной, а роль акушерки - необычайно трудной: никаких асептических средств, никаких перевязочных материалов. Сначала я была предоставлена самой себе; в случаях осложнений, требующих вмешательства врача-специалиста, например, при отделении плаценты вручную, я должна была действовать сама. Немецкие лагерные врачи - Роде, Кениг и Менгеле - не могли запятнать своего призвания врача, оказывая помощь представителям другой национальности, поэтому взывать к их помощи я не имела права.
Позже я несколько раз пользовалась помощью польской женщины-врача, Ирены Конечной, работавшей в соседнем отделении. А когда я сама заболела сыпным тифом, большую помощь мне оказала врач Ирена Бялувна, заботливо ухаживавшая за мной и за моими больными.
О работе врачей в Освенциме не буду упоминать, так как то, что я наблюдала, превышает мои возможности выразить словами величие призвания врача и героически выполненного долга. Подвиг врачей и их самоотверженность запечатлелись в сердцах тех, кто никогда уже об этом не сможет рассказать, потому что они приняли мученическую смерть в неволе. Врач в Освенциме боролся за жизнь приговоренных к смерти, отдавая свою собственную жизнь. Он имел в своем распоряжении лишь несколько пачек аспирина и огромное сердце. Там врач работал не ради славы, чести или удовлетворения профессиональных амбиций. Для него существовал только долг врача - спасать жизнь в любой ситуации.
Количество принятых мной родов превышало 3000. Несмотря на невыносимую грязь, червей, крыс, инфекционные болезни, отсутствие воды и другие ужасы, которые невозможно передать, там происходило что-то необыкновенное.
Однажды эсэсовский врач приказал мне составить отчет о заражениях в процессе родов и смертельных исходах среди матерей и новорожденных детей. Я ответила, что не имела ни одного смертельного исхода ни среди матерей, ни среди детей. Врач посмотрел на меня с недоверием. Сказал, что даже усовершенствованные клиники немецких университетов не могут похвастаться таким успехом. В его глазах я прочитала гнев и зависть. Возможно, до предела истощенные организмы были слишком бесполезной пищей для бактерий.
Женщина, готовящаяся к родам, вынуждена была долгое время отказывать себе в пайке хлеба, за который могла достать себе простыню. Эту простыню она разрывала на лоскуты, которые могли служить пеленками для малыша. Стирка пеленок вызывала много трудностей, особенно из-за строгого запрета покидать барак, а также невозможности свободно делать что-либо внутри него. Выстиранные пеленки роженицы сушили на собственном теле.
До мая 1943 года все дети, родившиеся в освенцимском лагере, зверским способом умерщвлялись: их топили в бочонке. Это делали медсестры Клара и Пфани. Первая была акушеркой по профессии и попала в лагерь за детоубийство. Поэтому она была лишена права работать по специальности. Ей было поручено делать то, для чего она была более пригодна. Также ей была доверена руководящая должность старосты барака. Для помощи к ней была приставлена немецкая уличная девка Пфани. После каждых родов из комнаты этих женщин до рожениц доносилось громкое бульканье и плеск воды. Вскоре после этого роженица могла увидеть тело своего ребенка, выброшенное из барака и разрываемое крысами.
В мае 1943 года положение некоторых детей изменилось. Голубоглазых и светловолосых детей отнимали у матерей и отправляли в Германию с целью денационализации. Пронзительный плач матерей провожал увозимых малышей. Пока ребенок оставался с матерью, само материнство было лучом надежды. Разлука была страшной.
Еврейских детей продолжали топить с беспощадной жестокостью. Не было речи о том, чтобы спрятать еврейского ребенка или скрыть его среди не еврейских детей. Клара и Пфани попеременно внимательно следили за еврейскими женщинами во время родов. Рожденного ребенка татуировали номером матери, топили в бочонке и выбрасывали из барака. Судьба остальных детей была еще хуже: они умирали медленной голодной смертью. Их кожа становилась тонкой, словно пергаментной, сквозь нее просвечивали сухожилия, кровеносные сосуды и кости. Дольше всех держались за жизнь советские дети; из Советского Союза было около 50 процентов узниц.
Среди многих пережитых там трагедий особенно живо запомнилась мне история женщины из Вильно, отправленной в Освенцим за помощь партизанам. Сразу после того, как она родила ребенка, кто-то из охраны выкрикнул ее номер (заключенных в лагере вызывали по номерам). Я пошла, чтобы объяснить ее ситуацию, но это не помогало, а только вызвало гнев. Я поняла, что ее вызывают в крематорий. Она завернула ребенка в грязную бумагу и прижала к груди... Ее губы беззвучно шевелились - видимо, она хотела спеть малышу песенку, как это иногда делали матери, напевая своим младенцам колыбельные, чтобы утешить их в мучительный холод и голод и смягчить их горькую долю.
Но у этой женщины не было сил... она не могла издать ни звука - только большие слезы текли из-под век, стекали по ее необыкновенно бледным щекам, падая на головку маленького приговоренного. Что было более трагичным, трудно сказать - переживание смерти младенца, гибнущего на глазах матери, или смерть матери, в сознании которой остается ее живой ребенок, брошенный на произвол судьбы.
Среди этих кошмарных воспоминаний в моем сознании мелькает одна мысль, один лейтмотив. Все дети родились живыми. Их целью была жизнь! Пережило лагерь едва ли тридцать из них. Несколько сотен детей было вывезено в Германию для денационализации, свыше 1500 были утоплены Кларой и Пфани, более 1000 детей умерли от голода и холода (эти приблизительные данные не включают период до конца апреля 1943 года).
У меня до сих пор не было возможности передать Службе здоровья свой акушерский рапорт из Освенцима. Передаю его сейчас во имя тех, которые не могут ничего сказать миру о зле, причиненном им, во имя матери и ребенка.
Если в моем Отечестве, несмотря на печальный опыт войны, могут возникнуть тенденции, направленные против жизни, то я надеюсь на голос всех акушеров, всех настоящих матерей и отцов, всех порядочных граждан в защиту жизни и прав ребенка.
В концентрационном лагере все дети - вопреки ожиданиям - рождались живыми, красивыми, пухленькими. Природа, противостоящая ненависти, сражалась за свои права упорно, находя неведомые жизненные резервы. Природа является учителем акушера. Он вместе с природой борется за жизнь и вместе с ней провозглашает прекраснейшую вещь на свете - улыбку ребенка".
Памятник Станиславе Лещинске в Церкви Святой Анны около Варшавы.
Бывшие малолетние узники из Брянска, которые провели годы Великой Отечественной войны в немецких лагерях, поделились с ТАСС своими воспоминаниями об этих страшных и жестоких временах: о том, как у детей забирали кровь для раненых немецких офицеров, как убивали маленьких ребят только за то, что они плачут от голода, о том, как мамы закрывали своим детям глаза, защищая от сцен насилия. Валентине Мазохиной, Людмиле Свищевой и Петру Карпухину было по три-четыре года, когда их вместе с мамами в «телятниках» — товарных поездах — фашисты отправили в Белоруссию, Германию и Австрию. Пока их отцы сражались с немецкими захватчиками на фронте, всем им чудом удалось избежать смерти благодаря терпению и подвигу своих матерей.
Бывшие малолетние узники фашистских концлагерей Валентина Степановна Мазохина, Пётр Фёдорович Карпухин и Людмила Николаевна Свищева / Источник: ТАСС